Бродил я далеко в чужой стороне,
И страсти немолчно кипели.
Небесный Отец не забыл обо мне,
Следил Он за мной с колыбели.

Когда возмужал я, раздела просил,
И он на раздел согласился,
Часть из именья мою отделил,
И я с ним надолго простился.

Мне стало просторно, я бросился в мир,
Бежал от отцовского дома.
Как будто свобода — мой детский кумир —
Мне тут только стала знакома.

С запасом богатства, здоровья и сил,
Мне думалось счастие встретить.
Я то и другое, и третье убил,
А счастье не мог и заметить.

А время бежало, и страсти росли,
Свобода им рост придавала.
Здоровье, богатство и силы ушли,
Душа все чего-то искала.

Домой возвратиться к Отцу я не смел,
Боялся отеческих прений.
И где не искал, и куда не смотрел,
Не видел нигде утешений.

Красавицы съели здоровье мое.
А как они прежде ласкались.
Богатство мое им пошло на житье.
Друзья! Все друзья разбежались.

И тяжко мне стало жить в Без денег, надежд и участия.
Никто из друзей не вздохнул обо мне,
Их нет никогда у несчастья.

Вдруг голод губительно-страшным врагом
По той стороне разбежался.
Никто не вздохнул обо мне об одном,
А там так никто не нуждался.

Разбитый в надежде, участьи людей,
Голодный сидел я на поле.
Я рад был отнять даже корм у свиней,
Которых я пас поневоле.

Но корма отнять я у них не посмел,
За мною другие смотрели.
Голодный, я с завистью жадно глядел,
Как лакомый корм они ели.

И долго сидел я в раздумьи немом,
Упреком минувшее стало.
И страшное что-то мне сердце тайком
Об этом минувшем шептало.

И виделся мне мой родительский кров,
И ласки отца и довольства.
И вспомнилось мне, как я нажил врагов
Из жажды одной, своевольства.

И горькие слезы ручьем потекли.
Отверженец мира и неба
Сидел я один сиротой на земле
Без денег, одежд и без хлеба.

Тут вспомнилось мне, как спокойно живут
Наемники в доме отцовском
Им сытная пища, и тихий приют,
И верная плата готова.

А я на чужбине... не вижу конца,
Страданьям и тягостным мукам.
Ужели в отце не найду я отца?
Ужель все разбила разлука?

Я встал и пошел из той стороны,
Вот видится кровля родная.
Воскреснули в памяти детские сны
И юность моя золотая.

И ласково смотрят родные поля,
И солнце приветливо светит,
И радостно дышит, как будто земля,
Желая нежданного встретить.

А он одинокий, печальный глядит
На ласки родимой природы.
В нем сердце по прежнему грустно болит,
Не жаждет он больше свободы.

Наемником лучше быть в доме отца,
Чем сыном распутного мира.
Он внемлет, и грусть убежала с лица
На сердце повеяло миром.

И издали видит отец — это сын!
Ему сердце об этом сказало.
Идет он в лохмотьях, босой и один.
И жаль ему бедного стало.

И выбежал прямо навстречу ему,
И слезы в глазах засверкали.
Понять только можно отцу одному,
В них чувство все сыну сказало.

«Прогневал я Небо, тебя раздражил,
И сыном назваться не смею»,
«Кто, сын мой, скажи мне, тебя возвратил?»
И кинулся сыну на шею.

И обнял его и его целовал,
И плакало сердце отцово,
«Оденьте его, это сын мой, — сказал, —
И все для одежды готово.

И на руку перстень наденьте ему.
И обувь наденьте на ноги.
Сегодня служите ему одному,
Он с дальней тяжелой дороги».

И с сына очей он отвесть не хотел,
И радостно взоры сияли.
И долго он долго с любовью смотрел,
Как сына его одевали.

«А вы и не знали, — рабам он сказал, —
Как долго я с грустью боролся.
Мой сын, как алмаз дорогой, пропадал,
Но он не пропал, он нашелся.

И в светлую радость веселого дня
Вы нам заколите теленка.
Устройте трапезу, мой сын у меня,
А вы его знали ребенком.

Родился и вырос он в ваших глазах
И бросился в мир своевольно.
Как жизнь его там изнывала в слезах,
Мне вспомнить теперь даже больно.

Но бросим былое, печально оно,
Печальна былого картина.
Довольно, что в нем вдруг созрело зерно
Возврата погибшего сына.

И он возвратился, он в доме отца,
И радостно нас потревожил.
В нем видеть давно я привык мертвеца,
И точно он мертв был и ожил!»